Стреляй, я уже мертв - Страница 18

И Константин, и Самуэль почувствовали себя осиротевшими. Для обоих Густав Гольданский был образцом, они считали, что лучшего человека не найти. Несколько месяцев они соблюдали положенный траур и редко выходили из дома, но потом начали расширять круг друзей. К удивлению Самуэля, они познакомились с молодыми людьми, считавшими, что нужно покончить с царским режимом. Конечно, они соглашались с тем, что России необходимо правительство, которое не будет так подавлять народ, но даже не представляли, что существуют люди, отстаивающие необходимость революции, которая покончит с самой монархией.

Самуэль тоже увлекся социалистическими идеями, но старался этого не афишировать и по возможности избегать контактов с молодыми людьми, слишком захваченными теорией Михаила Бакунина. Разумеется, как и Константин, он прочел несколько запрещенных книг, попавших ему в руки, но дальше этого его мятеж не заходил.

— Бакунин шагнул еще дальше, чем Маркс, — убеждал Константин Самуэля. — Он доказал, что государство должно быть упразднено. И я с ним согласен, ведь государство ограничивает свободу личности. А ты что об этом думаешь?

Самуэль отвергал идеи Бакунина, выступая за порядок в государстве.

— Идеи Бакунина не приведут ни к чему хорошему, лишь вызовут хаос. Народ хочет, чтобы его положение изменилось, но ему нужно указать направление.

Его удивило, что Константин настаивает на необходимости перемен, что его волнует бедность крестьянства и возмущает отсутствие свободы.

Он не знал, как бы поступил, будь он внуком Гольданского, если бы унаследовал его имя и состояние, а также положение в обществе.

— Ты понимаешь, что если однажды восторжествуют идеи социализма, ты останешься без наследства?

— В таком случае мне придется доказать, чего я стою сам. Иногда я думаю, что одни имеют так много, а другие — так мало. То, что заработал своим трудом дедушка, не должно стать моим. Да у нас и так слишком всего много. Думаешь, всё это нам необходимо? Нет, разумеется, нет. Ты делишь с отцом комнату, в которой вы едва можете пошевелиться, а я живу во дворце с видом на Балтийский залив. Добрейшая Раиса Карлова чинит тебе рубашки, а я никогда не надеваю штопаную одежду. Почему я должен иметь больше, чем ты? Что я такого сделал, чтобы это заслужить? Мы равны, и должны жить одинаково и обладать одинаковым состоянием.

— Да, так утверждает Маркс, но это всё равно утопия, — ответил Самуэль, восхищаесь добросердечием Константина.

— Что ж, в любом случае, даже если бы захотел, то не смог бы отказаться от своего имущества. Бабушка мне бы этого не простила, к тому же я несу ответственность за свою сестру Катю. Вообще-то, я лишь могу желать, чтобы царь изменил положение народа, народа, который верен ему и его обожает.

Несмотря на свои слова, Константин был верным подданным царя и вел себя как аристократ, хотя и не остался в стороне от проникших в Россию новых идей.

Среди друзей Самуэля обращал на себя особое внимание другой молодой еврей, Ёзя Сильверманн, с которым он познакомился вскоре после приезда в Санкт-Петербург. Дед Ёзи был раввином и обучал детей ивриту. Исаак следил за тем, чтобы его сын ни на минуту не забывал о том, что он — еврей, поэтому каждую неделю Самуэль отправлялся в дом раввина, где и подружился с его внуком Ёзей.

Семья Сильверманнов, равно как и семья Гольданских, а также Исаак и Самуэль Цукеры, перебралась сюда из Польши, но, в отличие от них, Сильверманны жили в Санкт-Петербурге уже не один десяток лет.

В отличие от Константина и Самуэля, молодой Ёзя был фанатично религиозен и старался свято соблюдать все законы иудаизма.

— Если я не буду ходить в синагогу, дедушка обидится, — оправдывался он перед своими друзьями.

Тем не менее, несмотря на свою религиозность, Ёзя полностью разделял их стремление коренным образом изменить жизнь в России, но при этом резко отвергал как идеи Бакунина, так и Маркса.

— Идеи социализма звучат хорошо, но куда они нас приведут? Меня охватывает страх, когда я вижу некоторых наших друзей на манифестациях, идущих туда без капли сомнения. Не знаю почему, но иногда я чувствую в них пыл фанатиков.

— А почему они должны сомневаться? — как-то спросил Самуэль у Ёзи. — Разве ты сам сомневаешься в том, во что веришь?

— Единственное, во что я по-настоящему верю — это в Бога, — ответил Ёзя.

— Но это не значит, что ты должен цепляться за все предписания нашей веры, даже самые абсурдные, — упрекнул его Самуэль. — По-моему, это уже фанатизм.

— Давай оставим в покое Бога и его предписания, — попросил Жозе. — Скажи лучше, ты тоже стал социалистом?

— Ну, я полагаю, что во многом они правы, — осторожно ответил Самуэль.

Обычно именно Константин примирял Самуэля и Ёзю.

Хотя все трое были неразлучны, они выбрали совсем разные курсы в университете: Самуэль решил стать химиком, Константин — дипломатом, а Ёзя изучал ботанику, чтобы не разочаровать дедушку. Но они всё равно всегда находили время, чтобы побыть вместе, что нравилось Исааку, убежденному в том, что внук раввина в конце концов вобьет в голову Самуэля немного здравого смысла.

Исаак тревожился, когда Самуэль пересказывал ему разговоры с друзьями. Он тоже мечтал о бесклассовом обществе, но боялся сделать хотя бы один шажок, чтобы этого добиться. Он слишком много всего потерял — мать, жену и двоих детей, чтобы рисковать еще потерять и Самуэля.

Однажды вечером, после занятий в университете, Самуэль столкнулся с Андреем; его сопровождал незнакомый мужчина.