Стреляй, я уже мертв - Страница 201

201

Я помню сержанта по фамилии О'Коннор. Солдаты, похоже, его уважали.

— Я же просил солдат, а не сосунков, — сказал он, оглядывая наш взвод. — Невовремя вы прибыли, ребята: сегодня ночью нас атакуют.

Несколько человек нервно засмеялись. Я подумал, что их насмешила решимость, с которой я ответил, что мы всей душой рвемся в бой.

— Ну, думаю, скоро у вас поубавится рвения, — ответил он, снисходительно поглядев на меня.

Когда мы покинули импровизированный штаб, я шепнул идущему рядом со мной Бену:

— Слушай, откуда он знает, что сегодня ночью немцы нас атакуют? Они что, об этом сообщили?

Я не обратил внимания на идущего позади британского офицера; поначалу я даже не заподозрил в нем военного, поскольку одет он был в штатское. Позже я узнал, что он из разведки.

— Он знает, он всегда все знает. Так что будьте готовы, немцы нападут совершенно точно.

Я покраснел, но тут же взял себя в руки, чтобы поприветствовать майора, которого, как я узнал позже, звали Мэтью Уильямс.

— Простите... сэр... — пробормотал я смущенно.

— На позиции, — приказал он. — Сержант сказал, что с наступлением темноты начнется атака, у нас не так много времени.

Двух часа мы просто болтали. Потом подошел один из солдат из нашего взвода.

— Ну и ночка. Сигаретки не найдется?

Бен равнодушно протянул ему сигарету.

— Вы евреи? — спросил солдат, его звали Давид Розен.

Мы с Беном, оскорбленные этим вопросом, с вызовом уставились на него.

— Да, — ответил я. — А в чем дело?

Давид хлопнул меня ладонью по спине. Он едва не сбил меня с ног, поскольку был намного сильнее и выше ростом, но я сразу понял, что этот хлопок выражал дружескую симпатию.

— Я тоже еврей, — признался он. — Поэтому мы и сражаемся лучше остальных. А знаешь, почему? Потому что у нас больше причин сражаться, чем у кого-либо другого. Тысячи евреев, гниющих заживо в лагерях смерти, ждут, пока мы их освободим и поможем вернуться домой. И мы это сделаем.

Давид понравился мне с первого дня. Я даже как-то признался Бену, что он мне кажется таким же еврей, как и мы. Когда я с ним познакомился, ему было около двадцати пяти лет, и он обладал такой силой, что все просто поражались. Как-то у нас сломался джип, и мы не знали, как убрать его с дороги, Давид вручную откатил его на несколько метров с такой легкостью, словно этот джип ничего не весил. Однако он отличался не только недюжинной силой, но и великолепными мозгами. Он учился в Кембридже на инженера и любил говорить, что решение любой проблемы следует искать в математике.

Давид родился в Мюнхене, но его мать была англичанкой, и он с детства жил в Англии. Он признался, что ему становится стыдно, когда его называют «немцем».

В тот вечер мы вместе курили сигары, которые носили с собой в ранце, и холод немного отступил.

Дождь пропитал землю насквозь, так что даже в окопах и траншеях невозможно было укрыться от холода и сырости.

О'Коннор не ошибся: едва на землю упали сумерки, немцы открыли огонь. Мы ответили им дружными залпами. Несколько часов мир вокруг превратился в нескончаемый гром выстрелов, перемежающийся криками офицеров, отдающих команды.

Сам не знаю, как это могло случиться, но вскоре до меня донесся голос майора Уильямса, он кричал, что немцы идут на штурм наших окопов. На миг я застыл, словно парализованный, не зная, что делать, но тут Бен схватил меня за плечо и велел мне примкнуть штык.

— Пусть нацисты узнают, что такое палестинский штык! — выкрикнул он, чтобы хоть как-то меня подбодрить.

Вскоре я его увидел. Он казался лишь немногим старше меня. Я увидел его холодный взгляд, полный горькой ярости жест и непримиримую решимость во что бы то ни стало меня убить. Он видел меня лишь долю секунды, но и этого достаточно, чтобы убить. Однако мне повезло. На войне выживание — еще и вопрос удачи. Тот солдат внезапно споткнулся, и это дало мне лишнюю секунду времени, чтобы вонзить штык ему в живот. Я видел, как он упал мне под ноги, корчась от боли и стараясь последним усилием достать меня штыком. Я отшвырнул ногой его винтовку и смотрел, как она падает и покрывается грязью. Следующий уже не застал меня врасплох; не теряя времени, я выстрелил в упор, а потом — еще и еще...

Потом я вдруг почувствовал, как кто-то пытается меня оттащить, крича при этом, чтобы я успокоился. Оказалось, что это Давид трясет меня за плечо, стараясь привести в чувство.

— Успокойся, он уже мертв, — повторял он, пока я снова и снова вонзал штык в тело солдата, который продолжал смотреть на меня широко открытыми глазами.

— Мы победили? — спросил я, как если бы речь шла о детской потасовке.

— Думаю, да, ведь мы по-прежнему в окопах. Полковник приказал здесь прибраться, иначе скоро тут нечем будет дышать от трупной вони.

Последующие дни мало чем отличались от первого. Нас атаковали. Мы отражали атаки. Мы убивали их. Они убивали нас. Очень скоро я привык к этой ужасной рутине и перестал об этом задумываться. Я просто убивал, чтобы выжить, постаравшись отключить все пять чувств, которые здесь только мешали.

Примерно через месяц моего пребывания в этом аду майору Уильямсу потребовались добровольцы для выполнения некоего задания «в тылу врага».

— Мне нужны люди, знающие французский и немецкий, — сказал он.

Мы с Давидом вышли вперед. Давид был немцем, но изучал в школе французский язык и знал его довольно хорошо; что касается меня, то я говорил по-французски, как истый парижанин, а благодаря Пауле достаточно бегло научился говорить по-немецки.

— Нам предстоит пробраться на территорию Бельгии и встретиться с одним из членов Сопротивления, которого прячут на ферме. Он обладает важной информацией. Верховному командованию он нужен живым.

201