Стреляй, я уже мертв - Страница 60

Самуэль часто задавался вопросом, что же заставило его соединить судьбу с судьбами Якова, Ариэля и Луи. Тогда еще он не знал, согласятся ли они выкупить участок земли, где жил Ахмед со своей семьей. Пусть тогда земли у них будет больше, но ведь и расходов это потребует немалых.

Али был чрезвычайно доволен сделкой; он не сомневался, что господин Абан щедро его отблагодарит.

Нет, он нисколько не раскаивался и ни о чем не жалел, но каждую ночь он проклинал свою поясницу, которая просто разламывалась от боли после целого дня пахоты, выворачивания камней и выдирания сорняков.

В первые годы его также сильно уязвляла подчеркнутая отстраненность Ахмеда; казалось, он провел между ними невидимую черту. Заслужить его дружбу и доверие оказалось весьма нелегко. А вот Кася и Дина, напротив, очень скоро стали хорошими подругами. Марина присматривала за Айшой, как за младшей сестрой, и делилась с Мухаммедом своими детскими тайнами. Но Ахмед упорно не желал их принимать, пусть даже они и никогда не относились к нему так, как другие землевладельцы относятся к своим арендаторам, а держались на равных.

Кася убедила Самуэля, что, помимо работы на земле, он должен продолжать готовить лекарства.

— Ты же химик и мог бы неплохо зарабатывать на своих лекарствах. Старый Абрам жалуется, что ему не всегда удается найти необходимые медикаменты.

— Но я вовсе не аптекарь, — запротестовал он.

— Так это почти то же самое.

Он был благодарен за этот совет, ибо он позволил создать свое личное пространство, свой собственный уголок частной жизни. Никто не стал возражать, что он оборудовал себе маленький сарайчик, где занимался составлением лекарств. Он даже положил тюфяк в углу — на случай, если вдруг заработается допоздна.

По совету Абрама, Луи прожил все лето в одной сельскохозяйственной общине, основанной евреями из России. Там он научился всему, что должен знать и уметь земледелец. Когда он вернулся из кибуца , то предложил дать их колонии имя.

— Давайте назовем ее Садом надежды, в честь одной из первых наших общин, которая, увы, приказала долго жить после эпидемии малярии, — сказал он.

— Но это слишком уж напоминает «Врата надежды», — возразила Кася.

— Да, конечно, но разве мы все не исполнены надежды, что однажды здесь расцветут сады? — ответил Луи.

Те первые годы были нелегкими для Самуэля и его новых друзей. Земля Палестины не источала молоко и мед, как это сказано в Библии.

Иерусалим окружали полунищие жалкие деревушки, о былом величии которых напоминали одни лишь громкие названия: Хеврон, Цфат, Тверия, Хайфа, Назарет, Иерихон...

Палестина принадлежала турецкой империи, а наместники султана были сплошь коррумпированными чиновниками, которые предпочитали не замечать нападений бедуинов, или старостами в поселениях, расположенных на дороге в Иерусалим, которые втридорога драли пошлину с прибывающих.

Так что Самуэлю весьма нелегко было приспособиться к новой жизни, как и его друзьям. Яков происходил из семьи торговцев из Вильно. Отец во что бы то ни стало хотел, чтобы сын получил образование, и не пожалел сил и средств, чтобы тот стал учителем. Правда, законы в России были таковы, что учить он мог только других евреев; но при этом он твердо решил, что будет обучать детей русскому языку, чтобы они имели возможность расширить свой кругозор, а не ограничивать свое существование тем тесным мирком, где говорили на идиш. Кроме того, Яков мог изъясняться и на иврите; этому священному языку его обучил в свое время дядя-раввин. Когда Яков твердо решил, что уедет в Палестину, он настоял, чтобы Кася и Марина выучили хотя бы несколько фраз на турецком. Однако сам Яков этим не ограничился; хотя днем он разговаривал главным образом по-русски или на иврите, а со своими друзьями — еще и на идиш, но по вечерам, когда Кася ложилась спать, он изучал другие языки и помимо турецкого выучил еще немецкий и арабский.

В своем дорожном сундуке он привез несколько романов Достоевского, а когда выдавалась свободная минутка, охотно читал Марине о приключениях Одиссея, о которых поведал Гомер.

Кася требовала, чтобы Яков не переставал читать и учиться. Сама она работала рядом с ним от рассвета до заката, и если муж заявлял, что сделает что-то вот так и вот этак, Кася всегда выслушивала, но, если была не согласна, не боялась вступать с ним в спор, и почти всегда ей удавалось его убедить. Яков почти во всем ей уступал, потому что в глубине души отлично знал, что жена гораздо лучше разбирается в сельском хозяйстве, причем, не потому, что родилась крестьянкой, а потому, что всеми силами старалась ею стать и наилучшим образом усвоить все то, чему учили ее Дина и Саида.

Дина и Саида от души восхищались светлыми волосами и голубыми глазами Каси и Марины. Мухаммеду Марина тоже очень нравилась, и вскоре они стали неразлучны — к великому неудовольствию Ахмеда.

Ахмеду очень не нравилась манера Каси подтыкать юбку, когда она полола траву, равно как и ее привычка расстегивать одну или две верхние пуговицы на блузке, если было слишком жарко, или закатывать рукава, оголяя руки выше локтей. Ахмед ничего не говорил по этому поводу, но Самуэль прямо кожей ощущал исходящее от него негодование, глядя, как Ахмед сжимает челюсти и отворачивается. Однако Кася упорно делала вид, будто ничего не замечает, причем вовсе не потому, что была глупа, а потому что считала, что лучший способ избежать неприятностей — просто не замечать неудовольствия Ахмеда.

Не вызывало сомнений, что со временем Марина станет настоящей красавицей. От отца она унаследовала стройную фигуру, длинные ноги и изящные руки; от матери — светлые волосы и ярко-синие глаза. Но было в ней также нечто такое, чего явно недоставало обоим ее родителям: жизнерадостность и ни с чем не сравнимый дар сопереживать всем вокруг.