Стреляй, я уже мертв - Страница 77

— У Якова всегда были способности к языкам, — кивнул Ахмед. — Тебе повезло.

— Так вот, благодаря своему таланту Марина выучила английский и немного французский, и это помимо арабского.

— Да ладно, Мухаммед, арабскому это ты меня научил, отец лишь обучил основам, не более того, а французский, хотя я его знаю плохо, я выучила с Самуэлем и Луи. Мой родной язык — идиш, хотя сейчас я с легкостью говорю на иврите и арабском. Дома у нас звучат все языки — Луи постоянно болтает по-французски, Ариэль — на идиш и русском... ну а мне нравится говорить по-арабски. Это такой красивый язык!

Ахмед опустил голову, и Мухаммеду сразу вдруг стало не по себе.

— Я провожу тебя домой, папа, — сказал он. — А потом мы еще погуляем, хорошо? — обратился он к Марине.

К дому они шли молча, пытаясь найти слова, чтобы как-то закрыть ту трещину, которая их разделяла, как понимали оба.

— Мухаммед, сынок, ты же знаешь, что у вас с Мариной не может быть никакого будущего, — с глубокой печалью в голосе произнес Ахмед.

— Папа, зачем ты так говоришь? Марина — она такая... такая... Я люблю ее, и я уверен, что она тоже...

— Да, согласен, она тоже тебя любит и не скрывает этого. Но ты должен учиться. Мы приложили столько усилий. Тебе выпала такая удача: ты сможешь учиться в Сент-Джордже. Неужели ты откажешься от такого шанса?

— Но когда-нибудь я всё равно женюсь...

— Ни слова больше! Сейчас, конечно, рано об этом говорить, но, когда придет время, я найду тебе подходящую жену, так что не беспокойся.

— Папа, прости меня, я не хочу тебя обидеть, но я предпочел бы сам выбрать себе невесту.

Они переглянулись, И Мухаммед встревожился, увидев на лице отца досаду.

— Ты сделаешь то, что должен, а не то, чего тебе хочется. Уж поверь, я знаю, как для тебя лучше.

— Ты хочешь сказать, что не позволишь мне жениться на Марине?

— Мне очень жаль, но ты не можешь на ней жениться. Марина — иудейка, а мы — мусульмане. Или ты надеешься убедить ее отречься от своей веры? Ты всерьез думаешь, что она согласится? Нет, она этого не сделает, да и родители ей не позволят.

— Касе и Якову наплевать на веру.

— Напрасно ты так думаешь. На самом деле вера для них очень важна. Они — иудеи. Если бы они могли отказаться от своей веры — думаешь, они бы сюда приехали?

— Они бежали от погромов...

— Допустим. И что же, они не смогли бы найти лучшего места, куда бежать? Нет, Мухаммед, не обольщайся: они не позволят Марине отречься от своей веры.

— А один мой друг-христианин из Сент-Джорджа утверждает, что сефарды — это как раз «Яхуд авлад араба», то есть еврейские дети арабов.

— Что за бред! Но в любом случае, Марина — не сефардка.

— Папа, но мы же отмечаем общие праздники; ты сам ходил к ним в гости на иудейский Пурим и меня водил на могилу Симона Справедливого в день его памяти. А они вместе с нами праздновали окончание Рамадана. Мы живем бок о бок, бок о бок трудимся на этой земле, и в сущности ничем не отличаемся друг от друга, за исключением того, что по-разному молимся Всевышнему.

— Замолчи! — в сердцах закричал Ахмед. — Как ты можешь так говорить?

— Я хочу сам решать свою судьбу! Я люблю Марину и не хочу никакой другой жены, кроме нее.

— Нет, Мухаммед, ты будешь делать то, что я тебе велю. И ты будешь жить так, как жил я, а до меня — мой отец и отец моего отца.

Ахмед развернулся и вышел из дома. Ему необходимо было глотнуть свежего воздуха. Он не хотел, чтобы этот разговор привел к ссоре с сыном. Тот обязан слушаться. Лучше всего как можно скорее отправить его обратно в Стамбул, чтобы продолжил изучение юриспруденции. Чем больше времени он проведет вдали от Марины, тем быстрее ее забудет. Но все равно он улучил момент, чтобы переговорить с Яковом. Он стыдился того, что пришлось к этому прибегнуть, но не мог в одиночку нести этот груз.

На следующее утро, прежде чем отправиться в карьер, он заглянул в Сад Надежды. Там он застал плачущую Касю и убитого горем Ариэля. Ни Якова, ни Луи не было.

Ариэль сообщил ему печальные новости. Оказалось, что этой ночью умер Абрам Йонах. Старый врач уже несколько месяцев был тяжело болен и каждое утро с большим трудом поднимался с постели; смерть настигла его во сне: он просто не проснулся однажды утром.

— Он был хорошим человеком, — вздохнул Ахмед, который и в самом деле ценил и уважал старого врача-еврея.

— Он свел нас с тобой, — прошептала Кася, еле сдерживая слезы.

Яков и Луи уже отправились в город, Марина пошла вместе с ними, — объяснил ему Ариэль. — А мы с Касей отправимся позже, нужно закончить работу.

Остаток дня Ахмед сдерживался, чтобы не зарыдать. Он едва смог сосредоточиться на работе, но Иеремия, всегда такой требовательный, ничего не сказал по этому поводу, поскольку тоже горевал из-за кончины Абрама.

Ахмед и Дина присоединились к похоронной процессии, чтобы проводить Абрама в последний путь, в вечность. Дина плакала, обнимая Касю, а Мухаммед как мог утешал Марину.

Горе разделяли как мусульмане, так и христиане. Абрам Йонах имел хорошую репутацию как врач, но в особенности заслужил искреннюю привязанность тех, с кем имел дело. Он не брал ни гроша с тех, кто не мог заплатить, а среди его пациентов были и мусульмане, и христиане, жители Иерусалима, как и дипломаты и путешественники, заезжающие в город.

Йосси, сын Абрама и Рахили, был безутешен. Юдифь, его жена, как могла, утешала свекровь, но та лишь молчала и плакала. Даже малютка Ясмин не в силах была утешить бабушку.

Йосси хотелось бы иметь больше детей, но Юдифь не могла снова забеременеть, так что Ясмин оставалась их единственной отрадой, так же как для Абрама и Рахили. Ясмин нравилось проводить время с дедом, она просила его обучить ее профессии врача, а тот улыбался и, несмотря на протесты Рахили, учил внучку, хотя и сетовал, что та никогда не станет врачом вроде него. Ясмин была примерно одного возраста в Мариной, их часто видели вместе.