Стреляй, я уже мертв - Страница 82

Ахмеда отвезли к пожилому врачу-сирийцу, жившему за стенами города, недалеко от Дамаскских ворот.

Врач осмотрел пострадавшего с каменным лицом. Ахмед приготовился к худшему.

— Перелом коленного сустава, голени и лодыжки, — объявил врач. — Посмотрим, что тут можно сделать.

Врач заставил его выпить отвратительно горькую жидкость, и через несколько минут Ахмед впал в странную дремоту, сквозь которую смутно слышал, как врач отдает распоряжения помощнику. Он почти не чувствовал ног — ну разве что ощущал, как к больной ноге прикасаются чьи-то руки, стараясь соединить сломанные кости. Сквозь туман полусна доносились голоса; из этих речей он смог понять, что навсегда останется хромым, а, возможно, даже придется отнять ногу, если не получится остановить воспаление.

Спустя несколько часов он проснулся. Во рту у него пересохло, голова кружилась. Кровь бешено стучала в висках, невыносимо болела сломанная нога. Он попытался пошевелиться, но безуспешно. Нога не слушалась, а все тело казалось деревянным. Он хотел что-то сказать, но не смог издать ни звука. Он все задавался вопросом, жив ли он еще или уже умер. Но нет, едва ли он умер; не может мертвый испытывать такую боль. Он огляделся вокруг и с облегчением увидел сидящую рядом Дину, а рядом с ней — свою любимицу Айшу. Собрав последние силы, он потянулся к ним. Дина, казалось, всё поняла, наклонилась и сжала его руку.

— Айша, скажи доктору, что твой отец проснулся.

Дина склонилась ниже и отерла ему лоб влажным полотенцем.

— Все хорошо, все хорошо... — повторяла она. — Не волнуйся... все хорошо. Тебе нужно отдохнуть. Доктор даст тебе лекарство, и ты сможешь уснуть. Тебе не будет больно.

Но Ахмед больше не хотел спать. Он хотел открыть глаза и любоваться окружающим миром. Он предпочел бы терпеть любую боль, лишь бы чувствовать себя живым. Он не знал, слышит ли Дина его слова, которые пытаются произнести его губы.

— Я... Что со мной?... Ты здесь?... — пробормотал Ахмед. — Что со мной случилось?

Понизив голос, Дина рассказала, что доктору пришлось разрезать ему ногу, чтобы соединить кости, что было очень много крови, что он стоял на краю могилы, но его удалось спасти, вот только ходить, как раньше, он больше не сможет. Теперь он будет хромать, но, по крайней мере, он выжил. Но он не должен волноваться, Иеремия — хороший хозяин; он сказал, что, когда Ахмед поправится, он снова может вернуться на работу в карьер.

Вернулась Айша в сопровождении доктора, который спросил, как он себя чувствует, а затем снова осмотрел больного.

— Со временем он поправится, но вот нога... Теперь он всегда будет ее приволакивать, но, по крайней мере, удалось остановить гангрену, — сказала врач. — Аллах проявил милосердие.

Затем врач объяснил, что какое-то время Ахмед не сможет двигаться, и ему придется несколько дней провести здесь, прежде чем он сможет вернуться домой. При этом он очень хвалил Иеремию.

— Этот человек грозил мне всеми земными и небесными карами, если я посмею отрезать ногу. Он потребовал, чтобы тебе обеспечили самый лучший уход. Он оплатил все расходы из своего кармана и навещал тебя каждый день.

Врач сообщил, что, кроме ноги, у него сломаны несколько ребер, к тому же он получил удар по голове и ушиб руки. Просто невероятно, как он вообще остался жив после этого взрыва.

Как и говорил врач, вскоре пришел Иеремия. На лице его читалась несомненная озабоченность состоянием своего мастера.

— Просто уму непостижимо, как тебя угораздило заложить столько динамита, — начал он прямо с порога. — Ты же мог взорвать весь карьер, а с ним и всех нас.

Ахмед начал было оправдываться, но у него не хватило сил, чтобы произнести хоть слово.

— Молчи, когда тебе станет лучше, ты обо всем мне расскажешь. Хотя я и сам знаю, что у тебя что-то произошло: ты в тот день выглядел таким потерянным, как будто забыл свою голову дома. Я так и не смог добиться от твоей жены, что же у вас произошло.

Однако самым большим для него сюрпризом стал приход Ариэля, Якова и Луи. Все трое казались ошеломленными случившимся с ним несчастьем.

— Не волнуйся за свой сад: твои племянники, Халед и Салах, помогают Дине. Да и мы все делаем, что можем, — заверил Луи.

Ахмед не знал, как и выразить свою признательность. Дина уже рассказала ему, как помогали им соседи; даже Кася и Марина пришли к ней и спросили, чем они могут помочь. Хотя, по словам Дины, Кася все еще дулась, когда пришла к ним, чтобы узнать, что случилось. А Марина так и вовсе не сказала ни слова, лишь нехотя отвечала на вопросы Саиды.

Нет, он больше не мог спокойно смотреть, как растет отчуждение между его семьей и друзьями-евреями из Сада Надежды и, несмотря на то, что еще не мог собраться с духом, он, тем не менее, понимал, что настало время, чтобы раз и навсегда разобраться с этой проблемой.

— Мне хотелось бы объяснить, почему меня так тревожила эта дружба Марины и Мухаммеда... — начал он слабым шепотом.

— Брось, Ахмед, сейчас не время! — перебил Яков. — Сначала ты должен поправиться, а потом обсудим этот вопрос.

— Я ценю твою заботу, но мы не можем больше тянуть. Мы должны поговорить сейчас, и уж поверь, как бы плохо я себя ни чувствовал, я буду чувствовать себя гораздо хуже, если мы этого не поговорим.

Яков заерзал, ощутив себя не в своей тарелке; Ариэль и Луи как-то сразу притихли.

— Я знаю, что мой сын любит Марину. Он и должен любить ее — но лишь как сестру, ведь они выросли вместе, но он полюбил как мужчина женщину. Я думаю... да что там думаю, я уверен, что они с Мариной вполне подходят друг другу, и я был бы счастлив, если бы мой сын женился на такой девушке, как Марина — целомудренной, скромной, трудолюбивой, но... но, к сожалению, это невозможно, друзья мои. Это было бы возможно, если бы Марина согласилась принять нашу веру, но я знаю, что это исключено. Я просил сына не быть таким эгоистом и с самого начала прекратить эти отношения, которые не могут завершиться браком, ибо, как Марина никогда не станет мусульманкой, так и Мухаммед не перейдет в иудаизм. Они оба еще молоды и вполне способны пережить горечь разочарования, на которую их обрекла подобная ситуация. Но так лучше и для них, и для всех нас. Я никоим образом не хочу сказать, что пресек эти отношения потому, что я что-то имею против Марины, я люблю ее всей душой и действительно не желал бы большего счастья, чем назвать ее своей дочерью...