Стреляй, я уже мертв - Страница 147

147

— А это, должно быть, Мириам? — осведомилась Катя, рассматривая его жену и обнимая ее.

— Лучше говори по-английски, — предупредил Самуэль.

Остаток вечера они провели в воспоминаниях о прошлом и рассказах о нынешней своей жизни, несмотря на то, что каждый имел некоторое представление о жизни другого, ведь Константин и Самуэль все эти годы переписывались. С английского языка они перешли на французский, а с французского — на русский, на родной язык, на котором произнесли первые слова, на котором любили, радовались и горевали.

— Мой брат сейчас в Лондоне. Он очень хочет приехать, но ему нужно заключить очень важную сделку, — объяснила Катя. — Он приедет через несколько дней. Он очень просил тебя задержаться, говорил, что ты не можешь уехать, не повидавшись с ним. К тому же, ты ведь еще не знаком с его женой Верой и сыном Густавом. Да-да, его крестили этим именем, в честь нашего деда.

Когда гости разошлись, Самуэль проводил Катю до дома ее друзей, у которых она гостила, вырвав у нее согласие завтра пообедать вместе.

Встреча с Катей так взволновала его, что он даже не заметил, как неловко чувствуют себя Мириам и Даниэль. Юноша промолчал весь вечер: он ни слова не понимал по-французски и чувствовал себя совершенно чужим в этой среде, где для каждого блюда полагалось пользоваться особой вилкой, а дамы были так сильно надушены, что от ароматов у него кружилась голова.

Вечером он снова начала приставать к Мириам:

— Мама, я хочу вернуться в Палестину!

— Мы нужны Самуэлю, — ответила она. — Вернемся, как только он решит все вопросы. Я тебе обещаю.

Самуэль, со своей стороны, очень нервничал и просил Мириам приложить все усилия, чтобы Катя чувствовала себя в их доме как можно уютнее.

— Она привыкла иметь все самое лучшее, — говорил он. — Надеюсь, племянница консьержки прилично готовит?

— Не так важно, как она готовит, — заверила его Мириам. — Главное, чтобы мы могли собираться все вместе за одним столом.

Михаил едва помнил Катю, но был рад поговорить с человеком из прошлого — того безмятежного прошлого, где он был счастлив, где был жив его отец.

Катя и Самуэль начали вспоминать разные смешные случаи из детства, когда они вместе играли.

— На самом деле они с Константином часто бросали меня одну в детской, — жаловалась Катя. — И никогда ничего мне не рассказывали. Я была им нужна, только когда надо было отвлечь нашу фройляйн, чтобы они могли осуществить какую-нибудь очередную проказу.

— Вчера ты сказала, что вы переехали жить в Лондон. Почему? — спросил Самуэль.

— Потому что жить в России после революции очень нелегко, — ответила Катя. — У нас есть три совершенно непростительных греха: мы богаты, знатны и наполовину евреи.

— Но ведь революция обещала положить конец розни между людьми. Религия перестанет быть важной... — начал Самуэль, но Катя не дала ему продолжить.

— Это вы с братом так считали, но на самом деле, увы, этого не случилось. Константин не хотел тебя расстраивать, поэтому далеко не все рассказывал в письмах... Мы много страдали, Самуэль, ты даже не представляешь, как мы страдали, а больше всех — бабушка. Казалось, мир вокруг рушится, хотя Константин и пытался нас защитить... Однажды утром к нам в дом явились несколько членов Петербургского Совета. Их послал комиссар по имени Феликс Суров. Они смотрели на нас как на ворье. Нам объявили, что частная собственность упразднена, и наш дом нам больше не принадлежит. Короче говоря, дом разделили между двадцатью другими семьями. Бабушка пыталась возражать... бедняжка! Наш дом внезапно наводнили все эти люди. О, если бы ты их видел, Самуэль! Я не виню их — нет, ни в чем не виню, но как же мы их ненавидели! Я помню, как одна женщина заявила бабушке: «Вот так особнячок! Неплохо живут баре: кругом сплошной шелк и золото!» С этими словами она сбросила со стола на пол бабушкины фарфоровые статуэтки. Потом началось какое-то безумие. Они топтали ногами яйца Фаберже, которые подарил ей дед, срывали со стен картины, заявив, что эта мазня годится лишь на топливо. Бабушка дрожала, как в лихорадке, но сохраняла достоинство.

Кое-кто из слуг попытались заступиться, сказав, что мы всегда к ним хорошо относились, но это лишь разозлило Сурова, который был у них главным. Этот человек делал все, чтобы нас унизить, называл врагами народа и говорил, что мы должны заплатить жизнью за все страдания, которые ему причинили. Веру, жена Константина, трясло.

Она ждала ребенка и очень боялась гнева этого человека. Я попросила брата с ними не спорить. Нам пришлось привыкать к новой жизни, иначе мы бы погибли. Не хочу тебя обманывать, это оказалось совсем непросто. Наша жизнь превратилась в ад. Иван... Ты помнишь Ивана, нашего кучера? Хороший человек, очень преданный нашей семье. Он приютил нас в своей каморке рядом с конюшней. Это он тогда помог вам с Ириной и Михаилом бежать... Так вот, Иван был знаком с этим Суровым, тот был учителем его внуков. Охранка в свое время арестовала его за участие в революционной деятельности, и он выжил лишь чудом. Иван всегда приходил к нам на помощь, когда Феликс Суров нас оскорблял, но тот снова и снова называл нас контрреволюционерами за то, что мы несогласны с его методами.

Глаза Кати потемнели при воспоминании обо всех этих ужасах. Михаил неотрывно смотрел на нее, еле сдерживая возмущение.

— Хочешь сказать, что те, кто устроил революцию, вели себя, как настоящие подонки? — спросил Самуэль.

Катя помедлила несколько секунд, стараясь подобрать слова, которые могли бы хоть немного смягчить гнев Михаила.

147