Стреляй, я уже мертв - Страница 198

198

Лишь спустя годы я смог понять маму. Она была настоящей палестинкой, здесь она родилась и выросла, и многие поколения ее предков жили на этой земле бок о бок с другими палестинцами, от которых ее отличала только религия; эти различия никогда не были для нее проблемой. Она жила в Османской империи, а первый муж погиб, защищая эту империю. Поэтому она ничего не имела против турок, несмотря на все страдания, которые они нам причинили — так же, как и против англичан. Собственно говоря, для моей матери было не так уж важно, кто стоит у власти: турки или англичане. Поэтому она искренне не понимала тех борцов за свободу, которые мечтали создать собственное государство. Она хотела просто жить своей жизнью, любить, мечтать, смотреть, как растут ее дети и спокойно умереть. Все остальное не имело для нее значения.

Мы прибыли в кибуц весной 1942 года. Мой приезд стал для Даниэля настоящим сюрпризом. Брат так изменился, что я не сразу его узнал. Его кожа стала темно-оливковой под палящими лучами солнца, волосы отросли, а сам он теперь излучал чувство покоя. Я не был уверен, что он обрадовался нашему с Беном приезду; быть может, поэтому и предупредил, чтобы мы не рассчитывали на какое-либо поблажки или особые знаки внимания с его стороны. Это обещание он выполнил в точности. Он не делал никаких различий между нами и остальными ребятами, так что никому бы и в голову не пришло, что мы братья. Кроме того, он целыми днями молчал и всеми силами избегал встречаться со мной наедине. Даниэль никогда не чувствовал себя полностью своим в нашей семье, после того как мама сошлась с Самуэлем. Она нисколько не посчиталась с чувствами сына, когда снова вышла замуж, и еще меньше — когда родила новых детей; думаю, он чувствовал себя очень одиноким, когда жил вместе с нами.

Но я гордился тем, что он — мой брат, видя, с каким уважением смотрят на Даниэля остальные члены кибуца.

Теперь я могу признаться, чего мне стоило приспособиться к жизни в этом весьма специфическом сообществе. Разумеется, и в Саду Надежды наша жизнь была лишена какой-либо роскоши, но там у нас, по крайней мере, были отдельные комнаты и право на частную жизнь, куда никто не смел вторгаться. А кроме того, хотя в Саду Надежды и не всех связывало кровное родство, нас связывали узы даже более крепкие.

В кибуце не было начальства, решения принимались сообща, после обсуждения. Принятые решения все должны были выполнять беспрекословно.

Что касается разделения обязанностей, то здесь все оказалось просто: одну неделю нужно было работать на кухне, на следующей неделе — заниматься уборкой, а на третьей — работать в поле; но при этом все, абсолютно все члены кибуца обязаны были посещать занятия по самообороне.

И кто бы мог подумать, что Даниэль окажется таким замечательным тренером по самообороне. Брат обучал нас боевым приемам, которым его самого научили лидеры «Хаганы», отвечающие за боевую подготовку членов кибуца. Кроме того, Даниэль очень метко стрелял, а зарядить пистолет мог с закрытыми глазами. Он пользовался у молодежи большим авторитетом, поскольку был требователен, но при этом надежен и справедлив.

Как я уже говорил, он не давал поблажек ни мне, ни Бену. Спали мы в деревянном бараке, где стояло в ряд несколько кроватей, которые мы должны были содержать в идеальном порядке. Всю первую неделю в кибуце я помогал на кухне: чистил картошку и убирал общую столовую. Свободные часы я посвящал изучению рукопашного боя. Я и раньше знал, что Даниэль является членом «Хаганы» и «Пальмаха», но даже представить себе не мог, что он окажется таким грозным бойцом. оказывается, британцы, чье отношение к евреям было поистине непостижимым, помогали готовить кадры для «Пальмаха».

Кибуц находился в районе, где нападения арабских банд случались особенно часто, поэтому нам круглые сутки приходилось быть начеку. Все члены кибуца, и мужчины, и женщины, обязаны были принимать участие в обороне.

Теперь я понимал слова мамы, когда она сказала, что мне будет нетрудно привыкнуть к жизни в кибуце. Мужчины и женщины, основавшие в Палестине первые еврейские колонии, прибыли из России и привезли с собой коммунистические идеи, которые без долгих размышлений пытались воплощать на практике, так что тамошние порядки были для меня не внове. Единственным преимуществом была свобода: никто не следил, куда ты пошел, и не требовал делиться всем. Ты мог остаться в кибуце навсегда, если пришел к выводу, что именно жизнь в коллективе — это то, что тебе в жизни нужно, а мог покинуть его, и никто не стал за это осуждать.

Можно сказать, что кибуц того времени был настоящим социализмом в миниатюре.

При этом он был расположен на краю Негевской пустыни, и получать урожай с этой земли было крайне трудно. Мы выращивали овощи и сажали плодовые деревья, зная, что прежде чем они дадут первые плоды, пройдет несколько лет.

Казалось, Бен чувствовал себя там более счастливым, чем я. Ему нравились уроки самообороны, он всегда первым рвался на любую работу. Что же касается меня, то я давно бы уехал обратно в Иерусалим, если бы не боялся разочаровать Луи, Михаила, маму, Марину и даже Бена; поэтому я не смел и заикнуться о возвращении. Была и другая причина, почему я оставался в кибуце: впервые в жизни я влюбился.

Паула появилась в кибуце спустя месяц после нас с Беном. Мне она сразу понравилась. Отец ее был немцем, а мать — полячкой. Гремучая смесь, надо сказать: слишком уж много у поляков и немцев исторических обид и взаимных претензий.

Отец Паулы был дирижером, а мать играла на виолончели; до войны они играли в одном оркестре, затем поженились, и у них родилась Паула. Они жили в Берлине, но им удалось уехать оттуда раньше, чем начались массовые аресты евреев. Затем они какое-то время жили в Стамбуле, где едва сводили концы с концами.

198